В сером и дождливом Берлине 1977 года прямо напротив Стены стоит здание танцевальной школы, куда приезжает поступать румяная американка из меннонитской семьи (Дакота Джонсон в рыжем парике). Зритель знает еще до вступительных титров, что эта школа служит прикрытием для логова ведьм – это поведала престарелому психиатру (Тильда Суинтон в гриме старика) сбежавшая из школы студентка (Хлоэ Грейс Моретц).
Итальянец Лука Гуаданьино, в юном возрасте излишне впечатлившийся постером «Суспирии», довольно изощренно отомстил маэстро за свои детские страхи. Он кастрировал лучшее, что было в фильме Дарио Ардженто (психоделическое буйство цвета, морок синтезаторов Goblin), и заполнил пустоту пятьюдесятью оттенками серости, заунывными камланиями Тома Йорка и соображениями на тему национального чувства вины послевоенной Германии. В сюжет вплетены новостные сообщения о захвате самолета террористами из «Фракции Красной армии» и рассказ о судьбе узников концлагеря Терезиенштадт. Кто-то собирается на лекцию философа Жака Лакана, о чем гордо заявляет. В какой-то момент даже кажется, что Гуаданьино всех нас обвел вокруг пальца и на самом деле взялся переснимать киноальманах «Германия осенью», а в кадре вот-вот появится голый Фассбиндер (вернее, Тильда Суинтон в роли него), разговаривающий по телефону с мамой. Ближе к финалу с кровавым и якобы многозначительным ритуалом становится понятно, что Гуаданьино снимает манифест Голливуда 2.0: ведьмы получают индульгенцию на любые зверства, потому что их же веками терзали мужики. Профессор в исполнении Тильды Суинтон, сняв очки с выпуклыми линзами, становится подозрительно похожим на самого Ардженто – и его великодушно лишают памяти. Однако давно мы не видели настолько слабо сформулированных манифестов – из-за неспособности выдать хоть сколько-то связное заявление по теме феминизма и матриархата девушки начинают буквально выпускать себе кишки. Эта безбожно затянутая и раздувающаяся от своей значимости картина содержит в себе немало неприятных сцен, начиная с фразы "съесть клитор на ужин". Но самое неприятное в ней – это ощущение, что милленниалы, потренировавшись на персиках, действительно взялись за чистку истории кино, и первой ее жертвой стал фильм Ардженто, меньше всего заслуживающий такой участи.
Илья Миллер
