Конец Первой мировой войны. Солдаты возвращаются в деревеньку Сан-Джованни, где эксплуатация фермеров идет рука об руку с голодом и нищетой. Местное население все больше заинтересовывается идеями социализма и планирует дать отпор действующей администрации на ближайших же выборах. Параллельно с этим событиями падре Пио (Шайа ЛаБаф) переезжает из Пьетрельчины в небольшой монастырь неподалеку от Сан-Джованни, где борется с внутренними демонами.
Падре Пио был реальной исторической фигурой, которой приписывали стигматы, чудесное исцеление наложением длани, телепатию и сражения с самим князем тьмы. Ватикан на подобные вести отреагировал без энтузиазма, на десять лет наказав священнику не покидать стен кельи. Впрочем, после долгих расследований и многочисленных свидетельств даже Папа Римский смирился и признал Пио феноменом за пределами человеческого понимания.
Однако к фильму Абеля Феррары блуждания по биографическим лабиринтам имеют опосредованное отношение. «Падре Пио», с легкой руки отечественных дистрибьюторов ставший «Молодым Папой», — душераздирающая хроника многочисленных и тщетных попыток рассказать связную историю, определиться со стилистикой и построить параллели.
По-видимому, Феррара счел конструирование биографии исторической личности занятием слишком тривиальным, да и мировой кинематограф не обделен фильмами про священника-чудотворца. В качестве интеллектуального противовеса постановщик избрал становление левого движения в Италии и зарождения Итальянской социалистической партии (на языке Микеланджело политическое объединение обозначается чудесной аббревиатурой PSI). Вполне может статься, что религиозные испытания священнослужителя и социальная агония страны действительно находятся в сакральном родстве. В кадре у Феррары Сатана говорит об этом прямым текстом и обещает куда большие кары. Однако не сообщить, а именно показать столь эфемерные параллельные конструкции на пленке режиссеру не удалось. Повествование у мэтра, в противоположность торжественному религиозному шествию, бредет пьяной походкой матроса Хью Смоленого из рассказа Эдгара По «Король Чума».
Аналогичная участь постигла и форму, в которой Феррара пытается донести хитросплетения своего произведения. Отчаянно стараясь поместить зрителя в напряженную атмосферу деревни, камера суетливо озирается, но вместо пронзительных ракурсов все чаще находит чью-то затянутую в шерстяное пальто спину. В самые неожиданные секунды, когда саспенс достигает апогея (например, в сцене, где вернувшийся солдат молча пьет вино), в кадре обнаруживается замедленная съемка. Осознать магическую силу этого приема под силу далеко не каждому зрителю. После фривольностей слоумо эксперименты с цветным освещением уже не так впечатляют.
Постоянное ощущение крепкой руки Феррары в кадре полностью вытесняет и впечатления от актерских работ — в частности, от усилий Шайи ЛаБафи, воплотившего титульного Пио. Стоит отметить, что именитый актер уже многократно являл самые разные грани своего таланта: мы видели ЛаБафа в состоянии метилендиоксиметамфетаминового опьянения («Опасная иллюзия»), с бородой, пусть и не такой пышной («Арахисовый сокол»), и обнаженного, словно маха («Нимфоманка»). Возможно, поэтому его экранное преображение в Пио (cо слезами и брызжущей слюной) не стало откровением, тем более — религиозным, хотя сам лицедей во время съемок принял католицизм.
Еще одна интересная параллель обнаруживается в музыке. Посередине фильма вдруг раздаются звуки Dark Was The Night, Cold Was The Ground Слепого Вилли Джонсона. Аллюзия понятна: композиция звучит на фоне рабского труда, приводящего к смерти одного из персонажей, а несколькими минутами ранее было озвучено вполне конкретное состояние сознания — словно Господь покинул тебя. Это же состояние прекрасно описывает блюз, поэтому выбор песни более чем логичен. Но трек Слепого Вилли Джонсона неожиданно появляется и на титрах, окольцовывая половинку фильма.
Лучший же момент опять-таки не связан ни с падре Пио, ни даже с самим Феррарой — это появление Азии Ардженто. Ее персонаж приходит на исповедь к священнику и рассказывает о сексуальном возбуждении, возникающем при подглядывании за дочерью-подростком в ванной. Жуткая исповедь имеет реальную почву: в хорроре «Травма» Дарио Ардженто снимал родную 17-летнюю дочь Азию обнаженной в душе. После такого тяжело с серьезным лицом смотреть на Сатану в женском обличье, мастурбирующего и обещающего человечеству неминуемые страдания. Ад — это не там. Ад — это другие.
