Великая красота - отзывы и рецензии

«И ровно в полночь что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: «Аллилуйя!!» это ударил знаменитый Грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда. Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Джоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках. Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице. Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: «Виноват, гражданин!» Где-то в рупоре голос командовал: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!» Тонкий голос уже не пел, а завывал: «Аллилуйя!». Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад». Может показаться, а может быть, и действительно так, что с этой выдержки из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» начинается первая ночь «Великой красоты». Фильмы иногда называют «картинами»: «А видели вы новую картину режиссера такого-то?» или «На фестивале будет представлена картина…» «Великая красота» действительно является картиной в прямом смысле этого слова. Это не motion picture, это музей, виртуальный Эрмитаж, по стенам которого развешаны полотна древних мастеров, перемежающиеся с современными фотографиями, а зритель, он не сидит в кинозале, он идет по галерее, где-то звучит музыка, Джеп Гарбанделла ведет экскурсию и ему кажется, будто картины движутся, сливаются в одну картину, а экскурсовод становится главным действующим лицом. Даже тому, кто посмотрел бы этот фильм сто раз подряд, он, наверное, еще смог бы преподнести сюрпризы. Как у любой картины в музее есть своя история, так она угадывается почти за каждым отдельно взятым кадром «Великой красоты». Если попытаться написать сценарий к тому, что в фильме не говорится, он, должно быть, окажется в два раза длиннее того, который разыгрывают актеры. Фильм развивается так нехотя, так плавно, что кажется будто не только сюжета в нем нет, а он отстранен от самого себя, как человек, который видит сон очень похожий на действительность, но знает, что находится во сне и ему все равно, чтобы ни случилось. А между тем каждый самый мимолетный персонаж этого сна успевает разыграть целую трагедию маленького человека. Время в фильме удивительным образом замедляется, можно сказать, оно стоит на месте, это мы, зрители движемся, и если смотреть внимательно, можно увидеть очень многое. Несмотря на то, что уже с первых кадров искушенному зрителю становится понятно, что ничего из происходящего в фильме не будет иметь ни малейшего сюжетного значения даже смерть; и не будет в нем ни загадочного убийства, ни кражи, ни любовной линии, венчающейся счастливым браком, а будут только банальные размышления, наблюдения и сожаления пожилого Онегина, тихо доживающего свой век в Италии, но, несмотря на все это каким-то волшебным образом, фильм захватывает, затягивает и держит в напряжении зрителя не менее чем «Психо» Альфреда Хичкока, смотренный в первый раз. А всё дело в том, что зритель невольно становится непосредственным участником поиска Великой Красоты, как режиссер, он ходит на вечеринки, гуляет по Риму, ищет замечательные лица в толпе, необычные ракурсы, пейзажи, освещения… Почти любая занимательная история – это собрание сплетен, рассказанных умелым сплетником, все скелеты из шкафов главных героев должны быть вытащены и выставлены на всеобщее обозрение; эти скелеты кости, которые кидает автор собаке внимания своей публики, когда это внимание тускнеет. Если в вашей жизни не о чем посплетничать, то вы и своих родственников не заставите смотреть фильм о ней. Пауло Сорентино решил пойти по противоположному пути в преподнесении истории: всё своё внимание, он сосредоточил на фотоохоте на великую красоту, а сочинение сплетен про своих героев отдал зрителю.

«Великую красоту» Паоло Соррентино я воспринимаю как продолжение «Сладкой жизни» Феллини. Если с героем Мастрояни мы прощались в момент выбора «сладкого» жизненного пути, то герой Тони Сервилло уже подводит итоги такого пути. Когда-то молодой писатель Джепп Гамбарделла приехал покорить Рим и окунулся в богемные удовольствия Вечного города. Прошло время, и вот уже 65-летний журналист (с романами ничего больше не вышло) понимает, что это Рим покорил его. Так же, как и его друзей – сценаристов, актеров, литераторов и пр. – стареющих богатых тусовщиков. Все они в этом городе, наполненном древностями, произведениями искусства и достопримечательностями, сами превратились в артобъекты. Смыслом жизни для них стало: показать себя. Лозунгом жизни: «Хлеба и зрелищ!» Культом – человеческое тело, которое приходится все чаще реставрировать. Джепп с приятелями свои дни и вечера проводят в очереди за уколом «раствора вечной молодости». Или за просмотром различных шоу. Ночи проводят под дискотечную музыку, сцепившись в паровозик, выплясывающий по кругу. Здесь есть свой рай. Однажды «Апостол Петр», с чемоданчиком ключей, откроет для тебя двери рая. И в ночной темноте ты увидишь прекрасное тело древнеримской статуи – идеал твоего будущего тела, твой индивидуальный рай. Есть и мечты о вечной жизни - в кино, где ты останешься живым навсегда. Надо сказать, что молодых, энергичных людей в фильме просто не существует. Все пассионарии давно уехали из стареющего Рима. Те, кто остались, тоже знают, что себя надо показывать. Вот один из них - слабоумный, вымазанный красным (кровию животворящей?), как будто кричит: «Мама, заметь меня! Я живой!». Вот девочка со старческими глазами выкрашенным телом показывает на стене ярость своего плача. Вот растерянный инфантил показывает Джеппу выставку своих ежедневных фотографий. Но места для них на стене уже нет. Что дальше? Дальше уже ничего не будет? Джепп вдруг замечает, что все, с кем он соприкасается, умирают. Это первый тревожный звоночек. Другой – почему, когда хочешь спросить священника о важном, он выдает тебе рецепты салатов? Священник плохой? Или может быть… Почему молчит Почти Святая Старица? А разговор с тобой ведет лишь присосавшийся к ней пузатый вампир. Может пора уже снова делать выбор? Можно умереть в круговороте языческой пляски. А можно - поднимаясь по ступеням «лестницы Иакова». Можно, поддавшись очарованию прекрасного Вечного города, уверять себя, что ты тоже вечен. А можно понять, что розовые фламинго прилетают в Рим только на одну ночь. Для них Рим – всего лишь краткая остановка перед большим путешествием.