Сцены супружеской жизни

Какой фильм Вуди Аллена вы любите больше всего? Прежде чем ответить на этот вопрос, имейте в виду: когда мне было семь лет, Вуди Аллен взял меня за руку и отвёл на мрачный, напоминающий чулан чердак на втором этаже нашего дома. Он велел мне лечь на живот и поиграть с набором игрушечных поездов, принадлежавших моему брату. Затем он причинил мне сексуальное насилие. Он разговаривал со мной, пока делал это, шептал, что я хорошая девочка, что это будет нашим секретом, пообещал, что мы поедем в Париж и я буду играть в его фильмах. Я помню, как пристально смотрела на поезд, концентрируясь на том, как он движется по кругу на полу чердака. По сей день мне тяжело смотреть на игрушечные поезда. 

Столько, сколько я себя помню, мой отец делал со мной вещи, не доставлявшие мне удовольствия. Мне не нравилось, как часто он пытается забрать меня у матери, братьев, сестер и друзей, чтобы побыть со мной наедине. Мне не нравилось, как он засовывал мне в рот свой большой палец. Мне не нравилось, как он брал меня к себе в постель, под простыни, будучи в одном нижнем белье. Мне не нравилось, как он прикасался губами к самому основанию моих ног и начинал вдыхать и выдыхать. Я пряталась под кроватями и запиралась в ванной, чтобы избежать подобных контактов, но он всегда находил меня. Эти вещи случались так часто, так стабильно, и так ловко скрывались от моей матери, которая защитила бы меня, если бы знала, что казались мне нормой. Я думала, все отцы ведут себя так с дочерьми. Но на чердаке случилось кое-что новое. Я больше не смогла хранить секрет. 

Когда я спросила свою мать, делал ли её отец с ней то, что Вуди Аллен сделал со мной, я искренне не знала ответа. Я также не знала, какую бурю это вскоре породит. Я не знала, что мой отец станет использовать сексуальные отношения с моей сестрой, чтобы скрыть насилие надо мной. Я не знала, что он обвинит мою мать в насаждении ложных воспоминаний у меня в голове и назовет её лгуньей — якобы чтобы защитить меня. Я не знала, что мне придётся рассказывать свою историю раз за разом, одному доктору за другим, и те будут давить в попытках дознаться, не обманываю ли я, в интересах судебных баталий, которые на тот момент были выше моего понимания. Однажды мать посадила меня и сказала, что у меня не будет проблем, если я вру — я могу просто забрать свои слова назад. Но я не могла. Это была правда. Но обвинения в сексуальном насилии в адрес сильных мира сего легко притормозить. Эксперты пытались доказать мою несостоятельность как свидетеля. Доктора пытались промыть мозги ребёнку, который был растлён. 

После того, как решением суда у моего отца отняли право видеть меня, моя мать приняла решение не возбуждать уголовное дело — несмотря на то, что, по законам штата Коннектикут, налицо был состав преступления над, если выражаться словами прокурора, беззащитной «несовершеннолетней жертвой». Вуди Аллена никогда не приговаривали к уголовной ответственности. Тот факт, что он вышел сухим из воды после того, что сделал, преследовал меня, когда я выросла. Меня терзало чувство вины при мысли о том, что я позволила ему находиться рядом с другими маленькими девочками. Я боялась телесного контакта с мужчиной. У меня развилось нарушение приёма пищи. Я начала наносить себе увечья. Мука стала ещё невыносимее стараниями Голливуда. Все, кроме нескольких человек (которыми я восхищаюсь), притворились слепцами. Большинство приняло решение оправдать себя неопределённостью — «кто знает, что случилось» — чтобы притвориться, что не случилось и вовсе ничего. Актёры возносили ему хвалы на торжественных церемониях. Его показывали по телевидению. Критики писали о нём в журналах. Каждый раз, видя его лицо — на постере, на футболке, по телевидению — я начинала искать место, где могла бы побыть и пострадать в одиночестве, чтобы скрыть панику. 

На прошлой неделе Вуди Аллена номинировали на очередной «Оскар». Но в этот раз я отказываюсь страдать. Слишком долго всеобщее признание в адрес Вуди Аллена вынуждало меня молчать. Это выглядело укором — будто бы все награды и призы были способом заставить меня замолчать и уйти. Но другие люди, пережившие сексуальное насилие, вышли на контакт со мной, чтобы поддержать и поделиться похожими страхами огласки, обвинений во лжи, обвинений в том, что их воспоминания им не принадлежат, и подарили мне повод для высказывания, просто чтобы другие также поняли, что не обязаны хранить молчание. 

На сегодняшний день я считаю, что моя жизнь сложилась удачно. Я состою в счастливом браке. Я поддерживаю связь с моими чудесными братьями и сёстрами. Моя мать нашла в себе внутренние силы, спасшие нас от хаоса, захлестнувшего семью с появлением в доме хищника. 

Но другие по-прежнему переживают боль, чувствуют себя ранимыми и пытаются собраться с духом, чтобы поделиться правдой. Для них важно любое высказывание, которое поступит из Голливуда. Что, если бы это был ваш ребёнок, Кейт Бланшетт? Луис Си Кей? Алек Болдуин? Что, если бы речь шла о вашей семье, Эмма Стоун? Или о вашей, Скарлетт Йоханссон? Вы знали меня, когда я была маленькой девочкой, Дайан Китон. Вы успели меня забыть? 

Вуди Аллен — живое доказательство того, как наше общество обращается с жертвами сексуальных домогательств и насилия. 

Представьте себе вашу дочь, которую тащит на чердак Вуди Аллен. Представьте себе, что она проводит всю жизнь, борясь с тошнотой при упоминании его имени. Представьте себе мир, который превозносит её мучителя. 

Представили? А теперь ещё раз — какой у вас любимый фильм Вуди Аллена? 

Двадцать один год тому назад, когда я впервые услышал, что Миа Фэрроу обвинила меня в растлении ребёнка, я нашёл эту мысль до того нелепой, что даже не задумался о ней всерьёз. Мы были заняты в чудовищно грязной схватке за право родительской опеки, у нас были ужасные отношения, а судебная борьба всё набирала обороты. Эгоистический подтекст её обвинений был до того прозрачен, что я даже не нанял адвоката в целях самозащиты. Мой помощник по вопросам кинобизнеса сообщил мне, что она пошла с обвинением в полицию, и что мне не помешает защитник, специализирующийся на уголовном праве. 

По наивности я думал, что дело не будет возбуждено, поскольку, разумеется, я не растлевал Дилан и любой рационально мыслящий человек мог бы понять причины использования этой уловки. Здравый смысл должен был восторжествовать. В конце концов, мне было 56 лет и ни разу до (и после) меня не обвиняли в растлении детей. Я встречался с Мией в течение двенадцати лет, и за это время она ни разу даже не пыталась обвинить меня в неверности. Но, однажды вечером, когда я заехал к ней домой в Коннектикут, чтобы провести несколько часов с детьми, будучи на игровом поле у моего преисполненного ярости противника, в доме, где присутствуют ещё полдюжины людей, когда я был на чудесной ранней стадии своих новых отношений с женщиной, которую через некоторое время возьму в жёны, — именно этот момент показался мне самым подходящим, чтобы попробовать себя в роли растлителя; даже самый скептический ум должен бы найти эту ситуацию неправдоподобной. Абсолютная нелогичность этого безумного сценария, как мне казалось, должна была определить исход дела. 

Несмотря ни на что, Миа настаивала, что я приставал к Дилан, и немедленно повела девочку к доктору на обследование. Дилан сказала доктору, что её не растлевали. Миа вывела Дилан на улицу за мороженым, и по возвращении история успела перемениться. Полиция приступила к расследованию; вот-вот должно было последовать официальное обвинение. Я с охотой согласился пройти тест на детекторе лжи и, разумеется, прошёл, поскольку мне было нечего скрывать. Я попросил Мию пройти такой же, и она отказалась. На прошлой неделе женщина по имени Стейки Нелкин, с которой я встречался много лет назад, заявила прессе, что, когда 21 год назад мы с Мией оказались в суде, та предлагала ей признаться, что не достигла совершеннолетия, когда мы состояли в отношениях, хотя это не так. Стейси отказалась. Я включил эту историю, чтобы нам всем стало ясно, с каким персонажем мы здесь имеем дело. Имея это в виду, можно себе представить, почему она отказалась пройти тест на детекторе лжи. 

Тем временем полиция Коннектикута обратилась за помощью к специальной организации, специализирующейся на подобных случаях, Клинике сексуального насилия над детьми при Больнице Йеля-Нью-Хейвена. Группа неангажированных, компетентных мужчин и женщин, к которым обратился за помощью окружной прокурор — они должны были сказать, доводить дело до суда или нет, — провели месяцы, занимаясь дотошным расследованием, общаясь со всеми, кто хоть как-то был связан с делом, и проверяя каждую возможную улику. Наконец, они выдали заключение, которое я процитирую: «Наше экспертное мнение состоит в том, что Дилан не подвергалась сексуальному насилию со стороны мистера Аллена. Далее, мы полагаем, что свидетельства Дилан, записанные на видеоплёнке, и её признания, высказанные нам лично, не имеют отношения к тому, что на самом деле с ней случилось 4 августа 1992 года... Развивая свою точку зрения, мы предлагаем три гипотезы для объяснения показаний Дилан. Во-первых, показания Дилан могут быть правдивыми, и мистер Аллен действительно растлил её; во-вторых, показания Дилан были неправдой, которую породил ум эмоционального, ранимого ребёнка, оказавшегося в центре неудавшейся семьи и переживавшего все связанные с этим стрессы; в-третьих, что Дилан была научена или подговорена своей матерью, мисс Фэрроу. Хотя мы заключаем, что Дилан не подвергалась насилию, мы не можем быть уверены касательно того, второй или третий случай в чистом виде имел место. Нам представляется, что комбинация этих двух вариантов лучше всего объясняет показания Дилан по вопросу о сексуальном насилии». 

Что может быть проще? Мистер Аллен не насиловал Дилан; скорее всего, ранимая, напуганная 7-летняя девочка была научена Мией Фэрроу. Некоторых этот итог разочаровал. Окружному прокурору не терпелось принять участие в деле со знаменитостями, а его честь Эллиотт Уилк, который вёл дело о родительской опеке, написал крайне безответственное заключение, в котором значилось, что по вопросу о растлении «мы никогда не узнаем всей правды». 

Но мы знали, поскольку это было сказано в заключении, где не осталось никакого места для гипотезы, согласно которой растление всё же имело место. Его честь Уилк был жёсток со мной и не одобрял мои отношения с Сун-И, приёмной дочерью Мии, которой на тот момент недавно исполнилось 20. Он думал, что я — мужчина средних лет, пользовательски относящийся к женщинам куда младшего возраста, что вызвало ярость Мии, несмотря на то, что она в свои 19 встречалась с уже немолодым Фрэнком Синатрой. Нужно отдать должное его чести Уилку — широкая публика относилась к моим отношениям с Сун-И столь же настороженно, но, как бы это не выглядело тогда, наши чувства были искренними; мы состоим в счастливом браке в течение 16 лет и усыновили двоих чудесных детей. (К слову говоря, после всего, что о нас писали в медиа, агентства по усыновлению и судебные инстанции, отвечающие за усыновление, подошли к нам с Сун-И с особой скрупулёзностью, и в итоге все благословили нас на то, чтобы завести детей.) 

Миа получила исключительное право на воспитание детей, и мы пошли каждый своим путём. 

Моё сердце было разбито. Мозес был на меня зол. Ронана я толком не знал, поскольку Миа не подпускала меня к нему с того момента, когда он родился; и, наконец, остаётся Дилан, которую я обожал и с которой был очень близок, и о которой Миа сказала, в ярости позвонив моей сестре: «Он забрал у меня дочь, теперь я заберу дочь у него». Я больше не видел её и не имел возможности с ней разговаривать, как бы мне того не хотелось. Я всё равно глубоко её любил, и чувствовал вину за то, что, влюбившись в Сун-И, я невольно сделал Дилан инструментом для мести. Сун-И и я предпринимали бесчисленные попытки увидеть Дилан, но Миа подавила каждую из них, прекрасно осознавая, до чего мы оба её любим, но не придавая ни малейшего значения боли и увечьям, которые нанесла маленькой девочке, чтобы удовлетворить собственное чувство мести. 

Цитирую Мозеса Фэрроу, которому на тот момент было 14: «Моя мать вдолбила мне в голову, что я должен ненавидеть отца, разрушившего семью и растлившего мою сестру». Мозесу сейчас 36, по профессии он семейный психотерапевт. «Разумеется, Вуди не растлевал мою сестру», — сказал он, — «Она любила его и с нетерпением ждала каждой встречи с ним, когда он собирался зайти в гости. Она ни разу не пряталась от него, пока нашей матери, наконец, не удалось создать атмосферу страха и ненависти по отношению к нему». Дилан было 7, Ронану было 4, и это была, согласно Мозесу, генеральная линия партии из года в год. 

На секунду остановлюсь, чтобы прокомментировать ситуацию с Ронаном. Мой ли он сын или, как утверждает Миа, Фрэнка Синатры? Признаться, он очень похож на Фрэнка голубыми глазами и чертами лица; если так, о чём это говорит? Что в ходе суда Миа лгала под присягой, представляя Ронана моим ребёнком? Даже если отец — не Фрэнк, сама возможность, о которой она говорит, свидетельствует, что она состояла с ним в тайной интимной связи, пока мы ещё были парой. Не говоря уж обо всех алиментах, какие я выплатил. Выходит, я давал деньги на то, чтобы вырастить сына Фрэнка? Ещё раз я прошу задуматься о прямоте и искренности человека, таким образом распоряжающегося своей жизнью. 

Прошёл 21 год, и Дилан публично высказывает обвинения, которые по заключению экспертов из Йеля оказались ложными. Плюс несколько творческих дополнений, которые магическим образом возникли из ниоткуда за прошедшие годы. 

Не то, чтобы я сомневаюсь, что Дилан верит, будто её растлили, но речь идёт о 7-летнем ранимом ребёнке, которому властная мать говорит ненавидеть своего отца — монстра, надругавшегося над ней; так ли невероятно, что, по прошествии лет, в течение которых Миа рассказывала всё ту же историю, та, наконец, пустила корни? Случайное ли совпадение, что эксперты из Йеля выдвинули теорию «обучения матерью» ещё 21 год тому назад? Даже выбор того места, где фальшивое растление якобы имело место, оказался неудачным, но примечательным. Миа выбрала чердак своего загородного дома — место, куда, как она прекрасно понимала, я бы никогда не пошёл добровольно, поскольку это маленькая, жутковатая, закрытая со всех сторон комнатка, где невозможно выпрямиться в полный рост, а я страдаю от сильной клаустрофобии. Один или два раза за всю жизнь она просила меня сходить туда за чем-нибудь, и я был вынужден сбегать обратно как можно быстрее. Нет сомнения, что мысль о чердаке появилась у неё благодаря песне Дори Превин «With My Daddy in the Attic» («С моим папочкой на чердаке»). Песня вошла в тот же альбом, что и песня, написанная Дори о Мие, предавшей их дружбу и укравшей у неё мужа, Андре, — «Beware of Young Girls» («Берегитесь юных девиц»). Может возникнуть вопрос: писала ли Дилан своё открытое письмо, или ей как минимум помогла её мать? Отдаёт ли письмо должное самой Дилан, или всего лишь служит средством жалкой борьбы, которую ведёт Миа? Цель этого письма — запятнать меня клеветой. В нём присутствует даже глупая попытка причинить мне профессиональный ущерб, обратившись к кинозвёздам, — здесь попахивает Мией, а не Дилан. 

В конце концов, если для Дилан было столь важно высказаться публично, это уже случилось несколькими месяцами ранее в Vanity Fair. Опять процитирую Мозеса Фэрроу: «Зная, что моя мать регулярно использовала нас, подобно пешкам, я не могу верить ничему, исходящему от одного из членов семьи». Наконец, верит ли сама Миа, что я растлил её дочь? Здравый смысл подскажет, даст ли мать девочки, в 7-летнем возрасте подвергшейся сексуальному насилию (довольно жуткое преступление), разрешение на использование видеофрагмента со своим участием в целях восхваления насильника на «Золотом глобусе»? 

Разумеется, я не растлевал Дилан. Я любил её, и надеюсь, что однажды она поймёт, что была обманута, имея любящего отца и мать-эксплуататора, больше озабоченную своим гноящимся гневом, чем благополучием дочери. Тот факт, что эту прекрасную молодую женщину научили ненавидеть своего отца и считать его растлителем, уже стал для неё ударом, и мы с Сун-И надеемся, что однажды она поймёт, кто оказался жертвой, и войдёт с нами в контакт, как это сделал Мозес — ко взаимной радости и удовольствию. Никто не пытается помешать жертвам насилия высказываться о случившемся, но нужно иметь в виду, что есть люди, которых обвиняют несправедливо, и это также приносит колоссальный вред. (Эта статья будет моим последним высказыванием по вопросу, и никто не имеет впредь права говорить от моего имени на эту тему с каких бы то ни было позиций. Достаточно людей уже успели пострадать.)