Юный арабский гопник Малик (Тахар Рахим), с малолетства мыкавшийся по детским колониям, загремел-таки в настоящую «взрослую» тюрьму, где бирюки-одиночки обычно долго не живут. Молокосос с пустым взглядом и независимым видом попадается на глаза корсиканскому пахану Лучани (Нильс Ареструп), который из такого человеческого пластилина, надо полагать, вылепил не одну боевую единицу. Лучани вынуждает Малика убить араба-стукача, и душегуб-дебютант справляется с задачей, полоснув по горлу соплеменника бритвенным лезвием. Заслужив таким образом покровительство корсиканцев, араб становится их шестеркой, однако в роли мальчика на побегушках задерживается ненадолго, хотя по нему и не скажешь: кажется, заваривать кофе боссу и откликаться на «эй, ты!» – его истинное призвание. Но зияющая пустота внутри Малика требует большего: будто черная дыра, она засасывает в себя людей и события и диктует новые правила игры. Интуитивно следуя этим неписаным и не вполне осознанным правилам, Малик начнет выбиваться в люди: окончательно потеряет смысл в определениях «свои» и «чужие», научится всяческой грамоте, распишет роли второго плана и в конечном итоге срежиссирует тот самый хаос, что на поверку куда организованнее любого законного порядка. Расправив плечи, Малик станет чем-то вроде инструмента высших сил, которому полезные в хозяйстве наития преподносятся не в отместку за мучения, а вроде как даром (что, конечно же, возмутительно) – нечаянным пророком, с коего, как и с любого пророка, в этой жизни взятки гладки…
Два с половиной часа «Пророка» проходят навылет и смахивают на эпизод обезвреживания бомбы, в котором спутавшиеся разноцветные провода – хитросплетения даже не сюжетных линий, а смыслов и подоплек (тут уж можно пуститься во все тяжкие и с успехом отыскать параллели хоть с экзистенциализмом в эпоху его расцвета, хоть с зарождением ислама). Рвануть при этом может в любую секунду, и по нагнетанию саспенса на пустом, казалось бы, месте, Жак Одиар даст сто очков вперед едва ли не любому голливудскому киноделу. Но дело не столько в любви француза к американскому кино (что и так видно невооруженным глазом), сколько в том, как именно режиссер, которому повезло не иметь с этим кино никаких родственных связей, препарирует каноны гангстерского (в данном конкретном случае) фильма. «Пророк» в этом смысле – не только причудливый перепев «Крестного отца» (фрагментарное сходство с копполовской картиной очевидно даже на уровне монтажа), но и попытка изнутри перестроить саму структуру лент о сильных мира сего. По Одиару выходит, что к черту морально-нравственные метания, к дьяволу религиозный трепет – чтобы дорасти до статуса сверхчеловека, вовсе не обязательно по капле выдавливать из себя человека обычного – достаточно просто двигаться вперед. Хоть сталкивай лбами двух господ, которым служишь (кстати, сюжетно от «Телохранителя» Куросавы в «Пророке» куда больше, чем от Копполы с Де Пальмой), хоть вертись дервишем в наркотическом угаре – все к лучшему.
Как ни крути, а самая благодатная почва для произрастания ощущения свободы воли – это буквальная неволя, тюрьма. И небо здесь в клеточку лишь для того, чтобы удобнее было производить скрупулезный математический расчет каждого следующего шага в игре за выживание. Игра эта, как водится, может закончиться только двумя способами: либо выносом ногами вперед, либо торжественным выходом на свежий воздух в сопровождении свиты, которая состоит не только из верных псов, но и из копий вчерашнего тебя, строящих сходные планы на будущее.
Одиар, всю жизнь снимающий кино о симпатичных людях с пустотой внутри, до сих пор то ли по доброте душевной, то ли из злого умысла все-таки оставлял своим героям право на трогательные промашки и слабости. Но теперь, похоже, довел свое пространное высказывание до жирной точки. В «Пророке» режиссеру отчего-то стало не до заигрываний с собственными химерами: горькой правды здесь хватит на пару десятков честных документалок, а слабость и прочие изъявления чувств справедливо (в контексте повествования, конечно) караются смертью. Се ля ви, как говорят французы.
