Рецензия на фильм «Коричневый кролик»

Косматый гонщик с сонной поволокой в глазах тащится из Нью-Гемпшира в Калифорнию. На пути встречает нескольких девушек с цветочными именами и, в конечном итоге, безнадежно буксует в трясине Соляриса. Так рьяно, как эти, никакие полтора часа критическая свора не терзала уже давно: даже вышедший следом фильм-пария «Двадцать девять пальм» был прозван «Двадцатью девятью коричневыми кроликами». Защищать Галло трудно, но необходимо.

 И первым словом этой защиты должно стать неслучайное слово «человечность», в самом беспомощном и нежном смысле. Не располагая богатой теоретической базой Дюмона, Ван Сента или Уорхола (идеи «кадра без интенций», «естественной смерти кадра» и «кадра до скончания пленки», соответственно), Галло через лишение обретает абсолютную, юродивую, если угодно – кроличью, невинность. Эти голубые глаза не врут, когда вперяются в одну точку на мучительно долгие минуты. Его внутренний ритм, чистый и плавный, нельзя нарушать даже мимолетной пошлостью эпитетов вроде «гипнотический» или «медитативный». Ведь именно на ритме – пускай несуразном, пускай, со стороны, огульном – зиждется хрупкая безгрешность всей картины. Он просто крепко задумался. Не выспался, не похмелился.

Коричневый кролик антропоморфен вопреки своей шоколадной природе. И если воспринимать фильм как эквивалент тела, бессмысленными становятся упреки в некотором однообразии ландшафта, ограниченности маневров и наличии эрегированного члена.  

 От кротости зрителя зависит и прочность второго аргумента: Винсент Галло – прекраснодушный нарцисс, что заслуживает не только прощения, но и поощрения. Среди аналогов я лично могу назвать одну Ренату Литвинову. То же старомодное, «высокое» кокетство. Та же робкая безучастность к окружающему бардаку. Тот же тайный избыток нервных окончаний. Те же отрывистые детские словечки, что сливаются в «звездный язык», енохианскую речь. И неприкаянность многозадачного таланта – та же.

 Свою «Богиню» – великолепную мальчишескую фантазию под названием «Баффало-66» – Галло, впрочем, уже снял. Там имелись и джармушевского коленкора остроты, и чечетка в кегельбане, и хэппи-энд назло шестизарядному револьверу. В оставшийся замкнутый круг самолюбования вписаны теперь лишь буквальные формулировки. Честь по чести. «Фильм дороги» – это фильм, где за тоску, в первую очередь, отвечает заплёванное лобовое стекло (и только потом – зыбкий провинциальный морг), а за конфликт – изгиб разделительной полосы, предшествующий сюжетной мотивации. Доминанта желтизны в палитре – это не хитрый светофильтр, а солнце прямо в объектив, блондинки и смуглость кожи. Блондинка плачет – обними да поцелуй. Нечего сказать – всплакни. Провинилась – соси. Таким образом, известному тезису Годара: «Всё, что движется, есть коммуникация; всё недвижное – порнография» – наконец дарована заслуженная инфантильная справедливость.