Джон Диман, которому судьба отвела уже семь десятилетий, позволил себе медленно пригубить приобретённый в долг аперитив, словно надеясь этим неторопливым жестом продлить зыбкий миг между шумом набегающих волн и тихим сиянием мирного блаженства. Французская Ривьера, омываемая прозрачным блеском полуденного солнца, распростёрлась перед ним как бесконечная лента воспоминаний. В этом почти неуловимом переплетении света и запахов — солёного ветра, лёгкой горечи напитка, смуглого румянца на коже неизвестной девушки, лежащей на песке перед ним и неохотно растворяющейся в сиянии дня — таилось нечто гораздо большее, чем просто зрелище: сама ткань времени, разворачивающаяся перед ним, как старинная музыка, невольно навевала воспоминания о годах, когда всё вокруг было насыщено тайной, блеском и вихрем интриг. Во взгляде вышедшей из пены волн незнакомки в бикини — хоть он видел его лишь вскользь, едва девушка на мгновение повернула голову — мелькнул отблеск чего-то необъяснимого, быть может, знакомого ему ещё с тех времён, когда он сидел в полутёмных вагонах ночных экспрессов, ожидая неизвестного сигнала, а лица незнакомок, мелькавших в отражениях окон, казались призрачными сообщницами нераскрытых тайн. И когда вдруг её силуэт исчез, оставив на песке лишь ничтожный след, почти сразу размытый приливом, он почувствовал, как лёгкий холод коснулся сердца — тот самый, что обычно предвещает начало не столько нового события, сколько медленного возвращения в прошлое, где каждый жест, каждый обманчивый образ скрывает начало тщательно продуманного заговора.
Диман вспоминал о тех часах, когда, вооружённый достойными зависти приспособлениями и окружённый женщинами столь же восхитительными, сколь и опасными, он скользил по миру, где один бриллиант отражал другой, и в их хрупком сиянии можно было различить намёк на неизбежное предательство. И вот, когда тень прохожего упала на песок перед ним, а девушка словно растворилась в обманчивой прозрачности дня, смутное ощущение, давно забытое и почти сладостное, разбудило в нём тревожное подозрение: возможно, вся эта тихая и умиротворяющая картина — лишь фасад, за которым вновь зреет смертельный заговор, а мир грёз, к которому он так привык, — всего лишь предисловие к наступающей чуждой ему реальности. Лишь постфактум, спустя несколько томительных мгновений, он осознал, что то непостижимое ощущение странного притяжения имело вполне зримую причину: крохотный, ослепительно мерцающий отблеск, вспыхивающий под прямым солнечным лучом на её груди, обнажённой согласно начавшему уже выдыхаться модному поветрию, — блеск бриллианта, дерзко закреплённого прямо на соске, как своеобразный символ посвящённости в неведомую мистерию. И этот один-единственный огонёк, вспыхивающий и гаснущий подобно маяку из далёкого прошлого, внезапно развернул перед Диманом целую галерею забытых лиц и приключений; среди них, как драгоценная реликвия, всплыл один вечер в Марракеше, когда шпионка, чьё имя он давно поклялся стереть из памяти, носила точно такой же бесстыдно прекрасный камень — не как украшение, но как тайный знак принадлежности к братству, которое не прощает старости и забвения. И потому в тот миг, когда девушка исчезла, утянув в неизвестность этот сияющий знак, ему показалось, что не только море смутилось и потемнело, но и вся Ривьера, тоскуя по былому великолепию, шепнула ему, что игра, которая в его грёзах оставалась лишь недостижимым воспоминанием, только начинается…
Я довольно давно слежу за творчеством дуэта франко-бельгийских режиссёров Элен Катте и Бруно Форцани. Будучи парой и в работе, и в жизни, они создают глубоко личное кино, перерабатывая в своём неповторимом стиле европейские, и в первую очередь итальянские эксплотейшен-фильмы середины прошлого века. Их дебютные фильмы «Горечь» и «Странный цвет слёз твоего тела» были настоящим признанием в любви жанру джалло с его утончённой и таинственной атмосферой, и были нашпигованы скрытыми и явными отсылками к фильмам Дарио Ардженто и Марио Бавы. Следующий их фильм, «Пусть трупы загорают!», был изощрённым и пропитанным насилием оммажем спагетти-вестерну. В своей новой работе, «Отражения в мёртвом бриллианте», Катте и Форцани продолжают с невероятной технической мощью упиваться стилизацией под забытые и считающиеся низкими киножанры — на этот раз поджанр «еврошпионских» фильмов 1960-х, когда итальянские и французские кинематографии штамповали в большом количестве клонов агента 007, а также предшествовавшим им жанру криминального комикса и итальянских бульварных романов «фуметти».
Надо заметить, что такие переходы между жанрами, которыми забавляются Катте и Форцани, были свойственны и для упомянутых итальянских режиссёров-многостаночников — тот же Бава, например, отошёл от излюбленных им хорроров и джалло, чтобы снять для киномагната Дино де Лаурентиса «Дьяболик», при этом оставшись верным тону своего творчества. Откровенно развлекательный и в то же время отличающийся безграничной фантазией и изобретательностью «Дьяболик» — конечно же, главный ориентир для Катте и Форцани. Забавно, что почти синхронно с этим артхаус-синефильским дуэтом воскрешать «Дьяболик» принялись и традиционные кинематографисты в лице братьев Манетти — но на фоне визуальных фейерверков «Отражения в мёртвом бриллианте» их попытки выглядят деревянно и неуклюже. Такой же нерабочей и лишённой необходимого щегольства выглядит и недавняя пародийная сага об агенте 117 в исполнении Мишеля Хазанавичуса.
Катте и Форцани принято ругать за то, что они предпочитают стиль содержанию и пренебрегают сюжетом в своих фильмах. Несмотря на то, что «Отражение в мёртвом бриллианте» — наверное, самый сильный в нарративном плане их фильм, здесь хочется ответить критикам: а вы действительно так сильно нуждаетесь в сюжете, имея дело с фильмом про спецагента, что прямо кушать не можете? Достаточно взять необходимые элементы жанра — анимационные титры, азартные игры в казино, встречи на конспиративных квартирах, злобные магнаты, диковинные гаджеты, упоительные постельные сцены и головокружительные в своей жестокости драки. И перемешать, не взбалтывая. Чем режиссёрский дуэт и занимается с первой до последней минуты. Почти не тратя времени на прелюдии, Катте и Форцани возводят виртуозную конструкцию из сплошных манишотовi. Создатели сами сознаются, что хотели создать кинематографический оргазм, фильм, который бы обращался в первую очередь к чувствам, а уже потом — к мыслям зрителя. Зрителя нашего времени, необходимо уточнить — режиссёры прекрасно владеют сверхфрагментированной формой нарезки, позволяющей удерживать наше ленивое внимание.
Ещё одна творческая победа тандема Катте и Форцани — приглашение на главную роль Фабио Тести, ветерана европейского экрана. Начинавший каскадёром в спагетти-вестернах Серджо Леоне, он позже снимался и в итальянских фильмах категории Б, и в картинах более высокого художественного уровня, снятого признанными мастерами режиссуры, как Витторио де Сика и Анджей Жулавски. В свои молодые годы Тести действительно имел заметное сходство с Шоном Коннери, поэтому и сейчас выглядит абсолютно естественно в образе тайного агента в отставке. А в его взгляде содержится та самая глубина, которая способна поднять фильм из свалки поделок с названиями типа «Доктор Голдфут и девушки-бомбы» на недосягаемую высоту уровня «Поисков утраченного времени» Пруста. За исключением того, что здесь в роли пирожного мадлен, триггерящего путешествие по волне памяти, выступает драгоценный камень. Причудливая зеркальная конструкция фильма предполагает определённую двусмысленность происходящего на экране, и зритель не может быть до конца уверен в том, наблюдает ли он за шпионом на заслуженном отдыхе или же за актёром, снимавшемся в жанровых фильмах. Реальность и выдумка так переплелись в сознании Димана, что он уже и сам не способен отделить одно от другого, растворяясь в абстрактном калейдоскопе одинаково пёстрых обложек бульварного чтива на книжной полке. Что тебе снится, престарелый разведчик? Момент, когда надпись Fini упадёт на твоё лицо грузом маски, которую будет невозможно снять. Сложно судить и о том, страшится ли этот метаперсонаж наступления концовки или, наоборот, отчаянно к ней стремится.
Судьба агента полностью находится в руках его заклятой противницы по кличке Серпентик — не столько персонажа, сколько множественности масок, потока идентичностей, перетекающих одна в другую. Её роль, среди прочих, играют Тхи Май Нгуен и Барбара Эльман — и каждое из этих тел работает как вариация на тему одной и той же машины превращений. Лучше всего мощь Серпентик продемонстрирована в прекрасной сцене драки с шайкой головорезов в баре под хрестоматийную «24000 Baci» Адриано Челентано — это настоящий вихрь из свистящих в воздухе стальных гвоздей, туфлей со шпильками-стилетами, кусков оторванной плоти и взмахов накладных волос из смертоносных рыболовных снастей. Здесь Катте и Форцани ненадолго покидают облюбованное пространство Европы и смело заходят на паразитическую территорию цитат в духе Квентина Тарантино — и подтверждением тому служит Мария де Медейрос из «Криминального чтива» в роли загадочной блондинки, оккупировавшей особняк рядом с отелем Димана.
Видеоплеер загружается... Пожалуйста, подождите.
Соответствуя жанру еврошпионского триллера лишь постольку, поскольку жанр сам есть машина различий, режиссёры не столько придумывают злодеев, сколько выпускают на поверхность линии их становления. Серпентик — это лишь одна из фигур, но рядом с ней есть и иной враг: он собирает тела коллекционеров искусства в ожившие табло, где мёртвое становится фрагментом нового порядка видимого, как будто живописное поле поглощает саму плоть. Маски здесь скрывают не только лицо, но тело полностью — и под этой кожей-поверхностью не «другой человек», а новое распределение человеческого, чуждое прежнему субъекту. Самый страшный из противников Димана носит имя Кинетик: здесь гипноз — уже не иллюзия, а производство реальности, заставляющее жертву верить, что она навсегда заключена внутри фильма. Катте и Форцани, оперируя оптическими выкрутасами и полузабытыми тропами, доводят до предела эту тотальную кинематографическую одержимость — заражение образом, где каждый взгляд становится ловушкой, а каждый кадр превращается в машину смерти и желания.
нашего сайта (и не только)
