Уходит в небо. Памяти Евгения Доги

После смерти Евгения Доги в Молдове был объявлен день национального траура. «Мы выросли, слушая песни из фильма „Мария, Мирабела“, мы плакали под музыку из „Лаутаров“. Знаменитый вальс из фильма „Мой ласковый и нежный зверь“ сопровождает нас повсюду, и мы узнаём произведения мастера с первых нот», — написала в Facebook (продукт компании Meta, которая признана экстремистской организацией в России) президент страны Майя Санду.

В Молдове Евгений Дога безоговорочно признан композитором №1. Уже в год рождения нынешней главы государства он занимал это место: всесоюзная слава пришла к нему в начале 1970-х годов, когда фильм «Лаутары» — его первая работа с режиссёром Эмилем Лотяну — собрал награды на международных кинофестивалях в Сан-Себастьяне, Неаполе и Орвието. Улица имени Евгения Доги появилась в Кишинёве ещё при жизни композитора — в 2016 году. Спустя год маэстро даже собирался баллотироваться на пост президента страны, и кто знает, как бы сложились выборы, если бы местный избирком допустил его к участию.

Впрочем, неудивительно, что в Молдове у Евгения Доги нет конкурентов — кто ещё мог бы претендовать на статус главного молдавского композитора? Поразительней другое: его музыка оставила заметный след в генетическом коде российской поп-культуры. Цитаты из Доги можно обнаружить как в классике русского рока — например, в альбомах «Дети декабря» группы «Аквариум» и в «Энергии» группы «Алиса», — так и в русском рэпе: у the Chemodan и Ноггано. А под тот самый вальс вот уже почти пять десятилетий кружатся пары на выпускных и свадьбах — от Находки до Калининграда. И, кажется, будут кружиться ещё столько же.

Биография Евгения Доги вполне соответствует образу патриарха национальной музыкальной школы. Он родился незадолго до начала Второй мировой войны, на которой погиб его отец, — на окраине бывшей империи. Село Мокра, где появился на свет будущий композитор, было основано ещё в XVII веке. Сейчас оно находится у границы Молдовы и Украины, на территории непризнанной Приднестровской республики: семьсот дворов, одна школа и дом культуры, украшенный мозаичным панно на тему революции 1905 года.

В детстве Доги здания ДК с панно ещё не существовало, но сельский клуб уже был — туда он бегал увлеченно слушать выступления музыкантов. А когда в село из Кишинёва приехал настоящий симфонический оркестр, юный Евгений оказался под таким сильным впечатлением, что твёрдо решил сам стать музыкантом. Особенно его поразила «большая скрипка» — виолончель, с которой он твердо вознамерился когда-нибудь выйти на сцену. Инструмента у него не было, но это не помешало ему начать музыкальный путь: он играл на свадьбах и школьных концертах на самодельной мандолине из решета и проволочных струн.

Виолончелистом Евгений Дога так и не стал, хотя ради этой мечты он уехал учиться в Кишинёвскую консерваторию и с первых курсов начал играть в оркестре. Однако карьеру прервала тяжёлая травма — паралич руки. Тогда он пошёл на второй круг консерваторского обучения, переключившись на композицию. Это увлекло его настолько, что он собирался посвятить теории музыки всю жизнь и даже написал учебник для студентов.

В кино Евгений Дога пришёл достаточно поздно — ему было уже за 30 — и совершенно случайно. Сам он вспоминал это так: «Однажды еду в троллейбусе, подходит ко мне молодой человек и говорит: “Мы затеяли снять фильм. Вся группа — начинающие. Ищем композитора”. Картина называлась “Нужен привратник”. Печальная судьба у неё: успешно прошла — и тут же её запретили». Тем не менее, ту случайную встречу в троллейбусе можно считать судьбоносной. Она положила начало многолетнему союзу композитора с кино: в его портфолио — больше 200 фильмов, снятых на студиях бывшего СССР. 

Другой большой удачей для Евгения Доги стало знакомство с Эмилем Лотяну — они пересеклись в конце 1950-х в богемных кругах Кишинёва. Проведший юность в Румынии и остававшийся убеждённым западником, Лотяну был не просто режиссёром, но и поэтом, и драматургом — одним из тех, кто обновил язык советского кино. Сначала он долго присматривался к Доге, но в итоге между ними возник равноправный творческий союз, подобный тандему Серджио Леоне и Эннио Морриконе. Лотяну часто начинал работу над фильмом с музыки: он был одним из немногих советских режиссёров, кто снимал под готовую фонограмму, выстраивая повествование в соответствии с логикой музыкального развития. За десятилетие интенсивной совместной работы дуэт Лотяну–Дога сделал четыре фильма, которые имели огромный успех и у профессиональной критики, и у широкой публики: «Лаутары» (1971) — история любви бродячего музыканта и цыганки; «Табор уходит в небо» (1976) — цыганская версия «Кармен», ставшая хитом советского проката; «Мой ласковый и нежный зверь» (1978) — приусадебный нуар по рассказу Чехова, разворачивающийся в ритме вдохновенного вальса; «Анна Павлова» (1983) — байопик великой балерины, в котором Дога осовременил композиторские приёмы Чайковского и Сен-Санса. Несмотря на принадлежность разным историческим эпохам, эти фильмы сделаны в некоем едином оригинальном стиле — как говорил сам Лотяну, они представляют собой «сплав страстей, изображения и музыки».

Лотяну ценил композитора за способность, как он сам говорил, «подобно морской раковине хранить отзвуки далёкого прошлого и великолепно воплощать их в современном звучании». А сам Дога был благодарен своему партнёру за то, что тот развернул его от академической музыки к фольклору — к молдавской и украинской песенной традиции, с которой он впервые соприкоснулся ещё в детстве, в селе Мокра. В консерватории он начал изучать ее более глубоко, подрабатывая аранжировщиком в оркестре народной музыки «Тарафул», а после совместной работы с Лотяну влияние фольклора определило стиль композитора. Другой классик молдавской культуры — поэт Григоре Виеру, с которым Дога также сотрудничал, — выразился образнее: «Дога растворился в народной песне, как запах ели растворяется в горном воздухе. И уже не он сегодня выпевает свою песню — песня выпевает его».

Эта природная естественность, с которой фольклорный материал растворяется в музыке Евгения Доги — несмотря на то, что её ритмы, полифония и инструментовка далеки от народной традиции, — была достигнута благодаря многим часам почти научной работы: аналитическим исследованиям и этнографическим экспедициям. Так, в основу музыки к фильму «Табор уходит в небо» легли старинные цыганские мелодии, которые композитор и режиссёр собирали по всему Советскому Союзу. Облетев страну — от подножия Карпат до далёких деревень Сибири — они провели десятки встреч с цыганскими семьями в поисках аутентичной музыкальной первоосновы. И нашли её в неожиданном месте — в Забайкалье, у династии Бузылевых. Младшая представительница семьи, семилетняя Алёна Бузылева, исполнившая песню «Нанэ Цоха», блистала в фильме наравне со звёздами московского театра «Ромэн» — Николаем Жемчужным, Радой и Николаем Волшаниновыми.

Евгений Дога вспоминал, что совместная работа с Эмилем Лотяну была далеко не лёгкой — нередко случались ожесточённые творческие споры и даже скандалы. Режиссёр-перфекционист был чрезвычайно требователен и нередко доводил своих коллег до изнеможения. Так, по словам композитора, свой главный хит — вальс к фильму «Мой ласковый и нежный зверь» — он сочинил в последний момент, накануне съёмок. Это произошло после грандиозной ссоры с Лотяну, который, покидая гостиничный номер композитора, так сильно хлопнул дверью, что та едва не слетела с петель. За оставшуюся ночь Дога сочинил пьесу, максимально приближенную к платоновскому идеалу вальса — накатывающую волнами туманного восторга и смутных надежд, но с многозначительно внезапным финалом. Этот вальс сделал Догу международно известным: под его звуки открывалась “Олимпиада-1980” в Москве, у фирменного магазина “Мелодии” на Новом Арбате за пластинкой с саундтреком стояла очередь, а ее экспортный вариант дошел аж до Японии. 

Помимо музыки к кино, Евгений Дога создал немало масштабных опусов (за балет «Лучафэрул» он был удостоен Государственной премии СССР), а также сотни эстрадных песен и романсов. Однако прославил его именно вальс — жанр, который возник почти за столетие до рождения композитора и стал знаковым для длинной череды классиков от Глинки до Хачатуряна. Этот, казалось бы, анахронизм выглядит закономерным: на фоне блистательных коллег-композиторов, работавших в советском кино, Дога казался человеком из другой эпохи — классиком XIX века, вышедшим из учебника истории музыки. Жизненный путь композитора, его трогательно старомодный облик (неизменный смокинг и галстук-бабочка), фольклорные штудии и искреннее следование завету «создает музыку народ, а мы, художники, только ее аранжируем», который в СССР приписывали Глинке и на котором воспитывали поколение за поколением советских композиторов, — всё создавало ощущение благородной вневременности. А музыка Евгения Доги, словно уклонившаяся от звуковых новаций авангарда и постмодерна, говорила — и будет говорить — на вечном языке лирики и романтики.